Софья Капкова: «С Лораном Илером мы говорим на одном языке, хотя я не знаю французского» | MAMT

Софья Капкова: «С Лораном Илером мы говорим на одном языке, хотя я не знаю французского»

В октябре 2021 года в Музыкальном театре им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко состоится премьера балета «Ромео и Джульетта» в хореографии первого солиста балетной труппы Максима Севагина. Режиссёром спектакля выступит Константин Богомолов. Это будет первое совместное производство МАМТа и фонда Mart принципиально новой постановки в оригинальных хореографических и режиссёрских прочтениях. Мы поговорили с основателем фонда Софьей Капковой об опыте работы с Музыкальном театром, о том, как воспринимать современную хореографию и почему детей нужно непременно отдавать в балет.

Фонд Mart уже сотрудничал с МАМТом — в сезоне 20/21 при вашей поддержке осуществился перенос балета Шарон Эяль Autodance на сцену Музыкального театра. Как родилась эта идея?

Всё было очень просто. Фонд Март проводит в Израиле большой фестиваль, так что мы были знакомы с Шарон Эяль. В то же время я была большим фанатом Лорана Илера. Однажды совершенно случайно мы увиделись с ним на спектакле в Театре Наций, делились в антракте впечатлениями и решили, что нужно сделать что-то вместе. Я полетела в Израиль вместе с нашим программным директором Лизой Розовой, и мы очень долго за чашкой мятного чая убеждали команду Шарон, а потом и её саму, что нам можно доверить такую большую вещь. Дело в том, что Шарон очень трепетно относится к своим работам и редко соглашается ставить что-то не на свою труппу или делать переносы.

С чем были связаны опасения?

Современная хореография — это другая физиология, другая пластика. Не все классические танцовщики могут реализовать такую задачу. Если ты стоишь у станка в пачке и танцуешь только «Лебединое озеро», тебе нужен серьёзный период на репетиции — мы же не хотим, чтобы артисты «поломались». А с этим большая сложность из-за загрузки репертуарных театров.

Но ни театр, ни фонд не подвели Шарон.

Все остались довольны. Идея сделать перенос Autodance появилась как промежуточная. Нам нравится мыслить масштабно, мы любим создавать себе большие сложности, поэтому мы сразу обсуждали с Шарон создание постановки с нуля. Перенос стал проверкой качества работы фонда и театра, мастерства танцоров. Я уверена, что летом следующего года с большим триумфом состоится премьера постановки Шарон Эяль, созданной специально для труппы Музыкального театра Станиславского. 

Расскажите о впечатлениях от работы с балетной труппой театра и её худруком Лораном Илером. 

Откровенно говоря, для меня это большое счастье. В Москве сложно найти как сильного менеджера, так и художественного руководителя, который не просто выполняет свои задачи, но и готов выходить за рамки привычного и рисковать. Лоран в этом смысле — человек мира. Зачем тратить время и жизнь на людей, которые тебе не симпатичны, с которыми у тебя разная культурная матрица? С Лораном мы говорим на одном языке, хотя я не знаю французского.  

Почему вы решили поддержать постановку «Ромео и Джульетты»?

После удачного опыта с Autodance хотелось попробовать что-то новое, более сложное по форме, где было бы гораздо больше рисков, а значит, больше азарта и челленджа. Кроме того, мне очень нравится Максим Севагин, а в процессе сотворчества очень важно чувствовать совпадение человеческих качеств. Максим удивительный. Мне кажется, он очень тёплый, светлый человек. Его первые работы мы видели на «Точке пересечения», а потом я совершенно случайно попала на вечер одноактных балетов, где показывали наброски Максима к «Ромео и Джульетте». Так что, когда к нам поступило предложение от театра, я сразу сказала «да», потому что понимала, о чём идёт речь.

Что для вас важнее всего в проектах, которые становятся возможны при поддержке фонда, — эстетика, близость идеи, стопроцентная новизна?

Это всё и сразу, ведь мы работаем не в формате массовых мероприятий, а ограняем бриллиант. Но важнее всего свежесть с точки зрения танца, чтобы танцорам было интересно реализовать эту задачу, а зрителям смотреть.

Когда речь идёт о создании новой работы, мы отталкиваемся от имён. А при переносе мы ориентируемся на высококлассное жюри: аудиторию и критиков. Однако моё кредо — никогда не браться за то, что мне не приносит удовольствие.

Личное предпочтение всегда совпадает с тем, что вы решаете поддержать по объективным причинам?

Я и не помню, чтобы когда-то было по-другому. Я себя воспитала так, что не вхожу туда, где нет чего-то важного для меня сегодня. Поэтому даже если не складывается с тем, на что я трачу своё время, свой ресурс, свою энергию — it’s okay, потому что в процессе я испытываю удовольствие.

Что самое интересное для вас в постановочном процессе?

Самые интересные для меня точки — первая репетиция, когда ты понимаешь, что прямо сейчас перед тобой что-то рождается, и генеральный прогон, когда ты сидишь один в черном зале, и хореограф или режиссёр делают свои последние замечания. Конечно же, мне страшно нравится заходить за сцену после премьерных показов и наблюдать, как танцоры надевают свои валеночки, растягиваются, стирают грим. Сейчас я пробегала по коридору, увидела пачку, и мои руки рефлекторно тянутся её сфотографировать, потому что это очень красиво. Мне, безусловно, нравится разговаривать с художниками про костюмы. Но я наблюдатель, я созерцаю процесс творчества со стороны — моя работа даёт такую уникальную возможность. Мы никогда не вмешиваемся в творческий процесс. Спектакль создают творцы, продюсер — это все-таки тот человек, который может поженить одного творца с другим и сделать так, чтобы зритель оценил, что было создано ими.

Как вам кажется, какие отношения у российского зрителя с современной хореографией?  

Долгое время я была генеральном директором фестиваля современной хореографии Context, и в первые годы у зрителя было очень много удивления, меня спрашивали, в частности, здесь, в МАМТе: «Где же пачки?». У нас не учат современной хореографии, мы привыкли к тому, что русский балет — это балет классический. Наша классическая танцевальная школа очень сильная, а по части современной хореографии мы отстаём. И, откровенно говоря, мне очень жаль, мне кажется, мы упустили много времени, не давая нашим классическим танцовщикам идти дальше. Есть несколько больших звёзд, как Диана Вишнева, которые состоялись и здесь, и там, но я уверена, что имён могло быть гораздо больше. Танцевальная карьера балетного артиста достаточно коротка, а современная хореография открывает перед ним совершенно новые и уникальные возможности. Она расширяет возможности и для зрителя. Когда ты сто раз посмотрел «Лебединое озеро» и отличаешь, как одна прима делает что-то лучше, чем другая, — может стать скучно. А современная хореография, как современное искусство, не про то, что ты видишь, а про то, что ты чувствуешь, когда танцор двигается.

Что бы вы сказали зрителю, который пришёл смотреть современную хореографию впервые?

У вас не должно быть никаких ожиданий. Не расстраивайтесь, если вам не нравится, просто погрузитесь в происходящее, прочувствуйте эти 20–30 минут, ведь, например, Autodance — это небольшая форма. А дальше просто ложитесь спать. Когда проснётесь утром, вам станет понятно, придёте вы ещё раз или нет. Интереснее всего, когда человек выходит из зала и говорит: «Слушай, я вообще ничего не понял, но почувствовал, что это что-то потрясающее, мне надо ещё про это подумать». Мне кажется, в этом и заключается наша миссия — показать человеку то, что он до этого не встречал.

Вы с детства театральный человек?

В детстве бабушка таскала меня на «Лебединое озеро» и на балет «Спартак». Я и сама занималась балетом и плакала, когда мне рассказывали, что балеринам нельзя есть хлеб. Это было главное горе, потому что хлеб я очень люблю. Не долгим был мой путь к успеху — я быстро променяла балет на занятия фортепиано. И до сих пор играю, особенно когда мне грустно. Моей любимой пластинкой в детстве было «Лебединое озеро» с Майей Плисецкой на обложке. Когда я увидела эти руки на пластинке в первый раз, мне показалось, что это был ангел, а не человек. Думаю, это хороший тон — немножко читать, немножко рисовать, немножко заниматься музыкой и обязательно воспитывать эти навыки в детях.

Мы все выросли из детства, и если в детстве вас водили на балет, и даже если вам не нравилось, то с вероятностью 90%, когда вы вырастете, вы сходите на спектакль, посмотрите и составите своё представление уже как зрелый человек. Если в детстве у вас не было такого опыта, то вам будет труднее начать этот путь, потому что не будет никаких ассоциаций — ни грустных, ни смешных, ни тяжёлых, ни весёлых.

Значит, ваши дети связаны с танцем?

Мой младший ребёнок — самый покладистый, потому что она ходит в балетную школу. У меня нет никаких ожиданий от этих занятий, кроме ожидания счастья, которое ребёнок испытывает на каждом уроке. Если говорить о карьере, то я бы не хотела её для дочери, поскольку я мама и, в первую очередь, мне хочется оградить своего ребёнка от трудностей. Но в конце концов выбор будет за ней.

Посоветуете отдавать маленьких девочек и мальчиков в балет?

Конечно, обязательно, 100%! Мы живём в трудное, резкое время, наши дети видят много глянца и в чем-то бессмысленности, а балетная школа даёт правильное представление о многих вещах. Например, о том, что такое классическая музыка. Воспитывает уважение к труду, ведь балет — это колоссальный труд, поскольку присутствует не только физическая, но ещё и очень сильная эмоциональная составляющая. Занятия дают уважение к партнёру, пунктуальность, опрятность — мне кажется, это очень полезно вне зависимости от того, станет ли человек этуалью.

Есть у вас ориентиры среди великих меценатов прошлого?

Являюсь ли я Дягилевым в юбке? Вряд ли. Я Софья Капкова.  

Генеральный партнер
Генеральный
партнер
Официальный партнер
Официальный
партнер
Официальный партнер
Официальный
партнер
Информационный партнер театра
Информационный
партнер театра
Информационный партнер театра
Информационный
партнер театра