Кому-то покажется, что мы поставили сюжет с ног на голову, но, если копать глубоко, у нас очень много осталось от Шекспира. Любовь Ромео и Джульетты на месте», — танцовщик Максим Севагин, 24-летняя звезда Московского музыкального театра имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, готовится к своей первой большой премьере в статусе хореографа. Двухлетний проект постановки балета «Ромео и Джульетта» вступает в завершающую стадию — премьера назначена на 22 октября. Повышенный ажиотаж вокруг спектакля вызван еще одним дебютом — Константина Богомолова в качестве балетного режиссера.
Максим успел сочинить во сне (так, по его словам, приходят к нему хореографические идеи) весь спектакль, когда узнал, что работа его мечты приобрела форму па-де-де с незнакомым соавтором. «Меня пугала не репутация Богомолова, а работа в команде: сложно понять, кто за что отвечает. А еще — несовпадение взглядов, я ведь о «Ромео» думал много лет, смотрел все постановки, бесконечно слушал музыку Прокофьева, этот композитор — мой идол».
Изучив «досье» режиссера, Севагин решил, что как минимум интересно услышать идеи Богомолова о спектакле. «После второй встречи мне показалось, что наши взгляды настолько противоположны, что мы не сможем вместе работать. Я уже выстроил линию спектакля, уже видел персонажей. Но чем больше мы встречались и обсуждали эту историю, тем лучше я понимал, что моя реакция была чисто эмоциональной, что наши цели и задачи не противоречат друг другу».
Максим считает, что с тех пор труппа сделала огромный шаг вперед: «С каждым из хореографов опыт артистов расширяется, и сейчас наше сознание готово на многое. Это показала недавняя премьера AutoDance Шарон Эяль. Два-три года назад мы бы, скорее всего, не справились. Когда ставился спектакль Нахарина, на кастинге нужно было импровизировать, и половина труппы сидела под станком, все боялись — комплексы, закрепощенность тела и мыслей не позволяли даже попробовать. На кастинге для Шарон Эяль все хотели попасть в состав. Было приятно за этим наблюдать».
Этот опыт явно пригодился при работе над «Ромео и Джульеттой». Самое важное для Максима — донести замысел Прокофьева. Впрочем, сам композитор прошел огромный путь от первых мыслей о «Ромео» как камерной любовной истории до сложнейшей партитуры, в которой кто-то вычитывал картины мрачного подавляющего все живое Средневековья, кто-то видел «Весну» Боттичелли, кто-то — восстание людей против бездушной государственной машины… «Я всерьез опасался, что история получится слишком злободневной, про «здесь и сейчас». Но в процессе работы понял, что танец и хореография — это то, что может быть бессмертным. И не важно, в какую ситуацию поместить персонажей».